Глава Джулиана

одна из вещей, которые узнаешь, когда стареешь, это что время от времени ты оказываешься в новой ситуации и понятия не имеешь, что делать. И нет никакого кодекса, в котором бы говорилось, как действовать в любой данной ситуации в жизни, понимаете? Поэтому я всем всегда даю такой совет: если сбиваться с пути, то лучше на сторону добра. Вот в чем секрет. Если вы не знаете, что делать, просто будьте добрыми. И так не ошибетесь.

Он тоже замерзал, но отдал мне свое пальто. А мне было так стыдно из-за того, как я раньше себя с ним вела. О, Джулиан, мне было очень стыдно!

Она закрыла рот ладонью и сглотнула. Потом допила вино и налила себе еще бокал.

— Канализация вела в Даннвилье, маленький городок километрах в пятнадцати от Обервиля. Мама и папа всегда избегали его из-за запаха: парижская канализация вытекала тут в огороды, сады и поля. Мы даже яблоки из Даннвилье не ели! А Турто тут жил. Он привел меня к себе домой, мы помылись водой из колодца, а потом он отвел меня в сарай на заднем дворе. Обернул меня в лошадиную попону и сказал ждать. И отправился за своими родителями.

«Нет! — молила я. — Пожалуйста, не говори им!» Я была так напугана. И боялась, что они позовут немцев, когда меня увидят. Знаешь, я же раньше ни разу их не видела!

Но Турто ушел и через несколько минут вернулся с родителями. Они глядели на меня. Наверное, та еще картина: я была вся мокрая, дрожала. Мать, Вивьен, обняла меня, чтобы успокоить. О, Джулиан, эти объятия были самыми теплыми объятьями в моей жизни! Я рыдала на груди этой женщины, потому что уже знала, знала, что больше никогда не буду плакать на груди своей собственной мамы. Я просто чувствовала это своим сердцем. И оказалась права. Они забрали маму в тот же день, когда и всех остальных евреев нашего городка. Папа-то был на работе, его предупредили, что идут немцы, и ему удалось бежать. Его тайно переправили в Швейцарию. Но маму депортировали в тот же день. В Аушвиц. Я больше никогда ее не видела. Любимая моя мамочка!

Тут она глубоко вздохнула и покачала головой.

Она сказала, что не бросит своих детей! Никто никогда больше не видел ее, бедняжку. И вот тогда-то, Джулиан, я очнулась от своей глупости. Я больше не думала о красных туфельках. Я думала о друзьях, которых забрали. Я думала о родителях. Я ждала, когда наступит ночь и я смогу прокрасться к ним домой!

Но не все немцы ушли. Некоторые остались, вместе с французской полицией. Они обыскивали школу. И тут я поняла, что ищут меня! Да, меня и одного или двух других еврейских детей, которые не пошли в лес. Я вспомнила, что среди детей, которых уводили прочь, не было моей подружки Ракели. И Якоба, за которого все девочки хотели выйти замуж — такой он был красавчик. Где они были? Должно быть, прятались, как и я!

Потом я услышала скрип, Джулиан. На лестнице, шаги на лестнице, всё ближе и ближе. Я так перепугалась! Я вся сжалась и затаилась за ящиком, спрятала голову под каким-то одеялом.

Бабушка накрыла голову руками, показывая, как пряталась.

— И потом я разобрала, как кто-то шепчет мое имя. Это был не голос взрослого. А голос ребенка.

«Сара?» — прошептали снова.

Я выглянула из-под одеяла.

«Турто!» — отозвалась я в изумлении. Я так удивилась! Думаю, за все годы, что мы учились вместе, мы не обменялись друг с другом ни одним словом. И все же вот он, зовет меня по имени.

«Тут тебя найдут, — сказал он. — Следуй за мной».

И я пошла за ним, трясясь от ужаса. Мы пробрались к задней стене церкви, где была крипта, — я никогда там раньше не была, Джулиан! И мы ползли по крипте, чтобы немцы не увидели нас через окна. Они всё еще нас искали. Я слышала, как они нашли Ракель. Она кричала во дворе, когда ее уводили. Бедная Ракель!

Турто привел меня в подземелье под криптой. Мы спустились, наверное, на тысячу ступенек. Как ты можешь себе представить, для Турто это было не просто, с его ужасной хромотой и двумя палками, но он перескакивал через две ступеньки сразу, оглядываясь, чтобы проверить, успеваю ли я за ним.

Наконец мы дошли до какого-то коридора. Такого узкого, что, чтобы протиснуться по нему, нам приходилось передвигаться боком. И потом очутились в канализации, Джулиан! Я это, конечно, сразу поняла по запаху. Мы брели по колено в сточных водах. Можешь представить, какой там стоял запах. Вот уж досталось моим красным туфелькам!

Мы шли всю ночь. Было так холодно, Джулиан! А Турто бы таким добрым. Он отдал мне свое пальто. Это был на тот день самый благородный поступок, который кто-либо совершил для меня.

Турто был маленьким, тощим. Никто из нас никогда с ним не говорил, потому что рядом с ним нам было неловко. Он был совсем другим! Я никогда на него не глядела! Я его боялась. Боялась смотреть на него, говорить с ним. Боялась, что он случайно до меня дотронется. Проще было притворяться, что его не существует.

Она сделала большой глоток вина.

— Однажды в школу вбежал человек. Я его знала. Все его знали. Это был Маки, партизан. Ты же знаешь, что такое партизаны? Он сражался против немцев. Маки влетел в школу и сказал учителям, что немцы собираются увести всех еврейских детей. Что? Что это было? Я не могла ушам своим поверить! Учителя в школе прошлись по классам и собрали всех еврейских детей. Нам сказали идти за Маки в лес. Нас там должны были спрятать. Быстрей, быстрей, быстрей! Всего нас было человек десять. Быстрей, быстрей, быстрей! Бегите! Спасайтесь!

Бабушка посмотрела на меня, чтобы убедиться, что я слушаю, — а я, конечно, слушал.

— Тем утром шел снег, было очень холодно. И в голове у меня вертелась только одна мысль: «В лесу я испорчу туфли!» На мне были новые красные туфельки, которые папа мне привез из большого города. Понимаешь? А, как я уже говорила, я была легкомысленной девчонкой — наверное, даже глупой! И я беспокоилась только о туфлях. Я ни разу не подумала: «А где же мама с папой? Если немцы собирались прийти за еврейскими детьми, то родителей они уже забрали?» О, нет. Я переживала только за свои красивые туфельки. И вместо того, чтобы последовать за Маки в лес, я улизнула и залезла на школьную колокольню. Наверху была маленькая комнатка, забитая ящиками и книжками, там я спряталась. Помню, как сижу там и думаю, что вот вечером, когда немцы уже уйдут, я вернусь домой и расскажу всё маме с папой. Вот какой я была дурехой, Джулиан!

Я кивнул. Как же так случилось, что раньше я не слышал этой истории?!

— А потом пришли немцы. В колокольне было узкое оконце, и я прекрасно все видела. Я смотрела, как они бегут в лес за детьми. Их быстро нашли. И все вернулись обратно: немцы, дети, партизан Маки.

Бабушка помолчала и несколько раз моргнула, а потом набрала в грудь побольше воздуха.

— Они застрелили Маки перед детьми, Джулиан, — тихо сказала она. — Он медленно опустился на снег. Дети плакали. Они плакали и когда их уводили прочь, построив в колонну. Одна из учительниц, мадмуазель Птижан, отправилась с ними — хотя она не была еврейкой!