Обыватели

— Есть, например, литератор Довлатов. Некоторые думают, что он никакой и не литератор, а графоман. Тем не менее его любят и читают, хоть он и достаточно прост. А я от себя могу сказать: ни хуя он не прост. Однако, к сожалению, мнение алкоголика публикой ценится существенно ниже, чем мнение одного известного литературного критика, пухлого, усатого и крайне плодовитого, который Довлатова очень не любит, отдавая предпочтение замороченной беллетристике. А вот еще: существует также литератор Сорокин. И если поставить вопрос: кто из этих двух литераторов – говноед, то как ты ответишь? Молчи, Женя, это был риторический вопрос.

Когда Андрей что-то писал, всегда происходило две вещи. Во-первых, он никогда не воплощал идеи, потому что идей не было. Андрей иногда просто ощущал внутренний зуд, ему хотелось написать – тогда он садился за стол, его пальцы касались клавиш, и ничего не происходило. Чистый лист оставался чистым листом. Андрей так привык, что даже называл это «стрелять вхолостую». Почему не о чем было писать? Даже когда ему удавалось ухватить идею, задумка испарялась в течение нескольких минут и казалась ему бездарной. Вторая особенность заключалась в том, что когда он все-таки начинал продираться сквозь пелену мыслей, то через некоторое время чувствовал себя человеком, который идет с завязанными глазами по минному полю. Каждое слово, каждое предложение, которому Андрей давал жизнь, вызывало в нем подозрение. Он боялся своих творений, как древнегреческий бог Кронос – своих детей. Андрей не ощущал правдивости результата – и это отбивало всякое желание продолжать.

Происходящее преломлялось в белых кадрах, которые считывал ее глаз в вспышках света.