Жузе Эдуарду Агуалуза

– Я сумасшедший, еще какой!
– Недостаточно, – перебила его медсестра. – Настоящий сумасшедший постарался бы вести себя осторожнее.

Я не люблю, когда людей преследуют за их мысли. Никогда этого не любил. Поэтому и поступил, как приказала мне совесть.

Мне суждено всегда быть середняком, я с этим смирился.

Здесь мужики предлагают жен гостям, вы не знали?
– Слышал.
– Да, они так делают. Но если женщина отказывается, все нормально, их не заставляют. У женщин здесь больше власти, чем многим кажется.
– Не сомневаюсь. Как и везде. В конце концов женщинам достанется вся власть.

эта эпоха закончилась и начинается новое время. И теперь, будет ли завтра солнце или пойдет ливень, озарится ли земля светом, разразится ли буря, – ничто здесь уже не обернется для португальцев ни их светлым будущим, ни ураганом возмездия.

Крепко сжав эту крылатую судьбу, трепещущую от неподдельного ужаса, Луду бросила ее навстречу огромному небу. В дневнике она тогда написала:

Я думаю о женщине, которая ждет голубя. Она не доверяет почте. А может, уже и нет никакой почты? Не доверяет телефону (или телефонная связь уже не работает?). И не доверяет людям, это уж точно. Человечество никогда не отличалось совершенством. Я вижу, как она держит голубя, не зная, что до этого его, трепещущего в моих руках, держала я. Не знаю, от чего, но эта женщина определенно хочет бежать. От этой страны, которая рушится, от замужества, не дающего ей дышать, от будущего, которое сковывает ее по ногам, как чужая тесная обувь? Подумав, я решила, что надо еще приписать: “Убейте почтальона”. Да, убив голубя, она найдет алмаз и прочтет записку, а не отправит птицу назад в голубятню. В шесть утра она встретится со своим мужчиной, высоким, как я его себе представляю, несуетливым, с чутким сердцем. Готовя побег, этот мужчина охвачен какой-то необъяснимой грустью: сбежав, он станет предателем Родины. Он будет блуждать по свету, находя утешение в любви к женщине, но теперь уже никогда не сможет заснуть, не приложив руку к левой стороне груди. Заметив это, она будет спрашивать: “У тебя что-то болит?” А он лишь покачает головой: “Нет. Все нормально”. Как же ты объяснишь, что у тебя болит потерянное детство?

Он знал, и давно, что ему суждено вечно гореть адским пламенем. За пытки и убийства. И если поначалу он делал это по долгу службы, выполняя приказы, то потом вошел во вкус.

А человек может сойти за умалишенного и убедить в своем безумии других только тогда, когда он и в самом деле немного сходит с ума.

Собе Младшему нечего было скрывать, поскольку он никогда и не слышал о том наемнике. Но, считая, что любой разговор с агентом равносилен признанию законности происходящего, Соба лишь сплюнул на пол.

Она подумала о своем родном Авейру и поняла, что совсем перестала ощущать себя португалкой. Скорее, ни одно место на земле теперь не было для нее родным. Там, где она появилась на свет, сейчас холодно. Она увидела узенькие улочки, люди, наклонив головы, устало бредут против ветра. Никто ее там не ждет.