Елена Катишонок

холодными компрессами остужал черные ожоги уцелевших стен

разве у Советской России других дел нет, как нападать на маленькую мирную республику?

Из тех, кто был дома, никто себя дома не чувствовал.

…И та, с руками в серебре, знала, что Ира боится карт; по руке гадала.

Да только способ гадания не имеет значения: и темный дельфийский оракул, и древнерусский кудесник, и цыганка в клетчатой, явно с чужого плеча, шали — все они вещали правду.

Почему так трудно принять благодеяние, будь то еда или приют для сына? Потому ли, что из-за большого невозможно оттолкнуть малое, даже и гнилое?..

…Дом, и так скудный, быстро пустел: раздавали утварь, связывали тощие узлы.

Нотариус, склонив унылый овечий профиль, курил, смотрел в окно на темный февральский сумрак и думал, как хорошо было бы вернуться назад, в морозный декабрь – или еще раньше, в детство, и с ним – в любимый праздник хануку, когда мама жарила золотистые вкусные латкес, а дед всегда приносил ему самую новую монетку.

принципе Третий Рейх рассматривает местное население благосклонно: будучи «нордическим типом», оно является подходящим материалом для онемечивания.

На всех главных зданиях, где размещается немецкая администрация, развеваются ненавистные местному населению красные, но вместо серпа и молота на них свастика.

Куцый декабрьский день стемнел и закутался в холодный туман