Стиг Дагерман

те­чет и изменяется, и если сидишь на бревне, играешь на музыкальном инструменте, а под бревном лежит кто-то, кому невмоготу слушать твою музыку, то, казалось бы, чего проще: встань и откати бревно. Но если сидящий еще молод, то те, кто уже имеют большой опыт сидения на бревне, рассказывают ему, что стоит хоть чуток пошевелиться, как вся эта конст­рукция — разумеется, в символическом смысле — тут же рухнет. Лучше настроить инструменты и заиграть снова, да погромче, чтобы заглушить стоны, к тому же тогда этому бедняге под бревном, на котором, кстати, и держится вся конструкция, будет лучше слышно, и он получит хоть какое-то удовольствие от концерта. Можно еще чуть-чуть поковырять у него в ухе, чтобы музыке было легче про­никать в его мозг, — вот оно, единственное проявление милосердия, которое можно себе позволить, не рискуя при этом собственной шкурой, а то могут и череп проломить.

Они аккуратно смачивали ладони питьевой водой, подносили пальцы к его губам, чтобы он сосал их, как теленок, засовывали черствые корки хлеба и кусочки ананаса ему в рот, потому что думали: наше милосердие спасет нас, не может мир быть настолько несправедлив, чтобы такое милосердие осталось без вознаграждения.

Нет-нет, человек одинок, мы одиноки, надо как-то смириться с этим фактом и научиться огрызаться на тех, кто осмеливается подойти слишком близко

Прине­си в жертву всё и умри, рычит его презрение к самому себе, ко­гда он наконец осознает, в каком жалком положении находится; принеси в жертву всё и умри — человек, презирающий самого себя, действительно приносит в жертву всё и умирает или же выживает — каждо­­му по способностям.

желал ощущения глубочайшего покоя, какой только есть, покоя, выходящего за рамки привычного понимания. Не такого покоя, какой дает нам озеро с камышами, удочка, банк после закрытия, подвал, когда все в доме уснули, — нет, я отчаянно нуждался в покое, который может дать лишь свободное от вины одиночество, в покое ни в чем не виноватого одиночки, одиночки, которому не пришлось никого предавать, чтобы остаться одному, одиночки, свободного от крови и страданий и всяческой ответственности за оные.

Когда мы накидываем петлю на ближайший дуб и пы­таемся свалить его, не совершаем ли мы нечто столь же осмысленное, как снести дом или повеситься на чердаке, потому что все эти дейст­вия символизируют бессмысленность всех человеческих устремлений?

открытые глаза, без страха созерцающие жуткое положение, в котором мы очутились, — вот что должно стать нашей путеводной звездой, нашим единственным компасом — компасом, задающим направление, ибо если нет компаса — то нет и направления

Зажатый между картонной стеной чувства вины и железной стеной экзистенции, он, как ни странно, решил отодвинуть первую, чтобы отвоевать хоть немного жизненного пространства для собственного тела.

неизвестной ему раньше стране под названием Вьелам народ, как сообщалось в местной газете, страдал под пятой каких-то бандитов — к примеру, людям с серой радужкой просто-напросто выкалывали глаза по прихоти жестокого тирана.

Где бы мы были без умирающих, что стало бы с нашим здоровьем, если бы не больные, что стало бы с нашим счастьем без несча­стных, с нашей храбростью без трýсов