Адриана Мэзер

– Чтобы отношение изменилось, нужно рассказать обо всем общественности.

– Этот дом стоит в самой чаще леса. Там не может быть общественности. К тому же я только что вырубила тех людей, которые точно поверили бы мне.

– Именно.

Чудненько, получается, я должна публично осудить ее, но при этом идти совершенно одна.

– Надеюсь, найдется способ в одиночку убедить ее остановиться.

К моему удивлению, Элайджа обнимает меня, притягивая к себе.

– Я буду с тобой, – нежно говорит он, склоняя лицо к моему. Я прижимаюсь к Элайдже, желая навсегда раствориться в этом кратком моменте и в ощущении его объятий. – Я сделаю все возможное, чтобы защитить тебя.

Элайджа нежно касается моего лица, смазывая дорожки слез. Он шепчет: «Я всегда буду любить тебя» – и исчезает вместе с Эбигейл.

Как и у большинства острых на язык, упрямых ньюйоркцев, у меня имеется непреодолимая тяга к сарказму. Впрочем, в пятнадцать лет сложно убедить окружающих, что сарказм – это искусство, а не дурной тон. Особенно когда твоя мачеха совершенно не умеет водить – она ведь тоже из Нью-Йорка – и так маниакально долбит ногой по тормозам, что твой кофе выплескивается из стаканчика. Я стираю с подбородка брызги орехового латте:

– Конечно. Не переживай. Я обожаю пятна кофе на одежде.