Л.Г. Новикова

Центральной частью проекта было интервьюирование «ди-пи», проводившееся с сентября 1950 по май 1951 г. в Западной Германии [16], где все еще существовали лагеря для перемещенных лиц. Через полгода после завершения проекта, на 1 января 1952 г., там находились почти 85 тыс. бывших советских граждан [17]. Организация интервьюирования, проводившегося сотрудниками проекта и вспомогательным персоналом, вряд ли стала бы возможной в таком масштабе без содействия мюнхенского Института по изучению истории и культуры СССР. Институт был создан эмигрантами, причем все они в период Второй мировой войны в той или иной степени сотрудничали с нацистами. Большинство, включая директора института Б.А. Яковлева (Н.А. Троицкий), являлись активными участниками «власовского движения». Сотрудники института провели кампанию по оповещению, «агитации» и подбору респондентов [18].

Сотрудники проекта и вспомогательный персонал провели 694 интервью, из них 276 общих, по определению Д. Бранденбергера, «социологических» интервью («интервью серии А») и 418 более углубленных, «антропологических» («интервью серии B»); позднее в Нью-Йорке были проведены еще 70 «контрольных», таким образом, общее число интервью достигло 764 (329 серии «A» и 435 серии «B»). Опрашиваемые подразделялись на три большие группы: бывшие военнопленные, бывшие остарбайтеры (люди, насильственно доставленные на работу в Германию; в редких случаях «восточные рабочие» приезжали в Германию добровольно) и коллаборационисты, избежавшие репатриации. Кроме проведения интервью распространили около 10 тыс. подробных анкет, данные которых впоследствии обобщили, проанализировали и свели в таблицы [19].

Анкеты были составлены и интервью проведены на уровне последних достижений социальных наук того времени. Некоторые вопросы были довольно замысловатыми, например:

«Два 18-летних школьника однажды ночью возвращались домой после изрядной попойки. Один из них подговорил другого полезть на статую Ленина и одеть (так в тексте. – О. Б.) свою шапку на голову Ленина. Как раз, когда этот школьник взбирается на статую, проходит милиционер. Первый мальчик успел удрать, но второго поймали.

Что с ним сделает милиционер?

А. Будет ли иметь значение в данном случае, кто такой его отец (отметить одно).

Да, имеет значение, кто такой его отец.

Нет, не имеет значения, кто такой его отец.

Б. Если да, то какое имеет значение, кто такой его отец?» [20].

Другие вопросы (возможно, здесь «имел место» компромисс с запросами ВВС) были составлены прямолинейно, к примеру, так:

«Поддерживаете ли Вы мысль о сбрасывании как раз теперь атомной бомбы на Москву с тем, чтобы уничтожить большевистских вождей, даже хотя это означает убийство тысяч невинных мужчин, женщин и детей? (отметить одно).

и «Бригада Каминского, 1941–1944» [34]. В последнем исследовалось использование оккупантами в военных целях недовольства населения советской властью. Речь шла о вооруженных формированиях так называемой Локотской республики, коллаборационистского анклава, созданного при поддержке оккупантов.

Интервью рассказывает о создании и деятельности Осинторфской бригады – особой русской части в составе войск Третьего рейха, созданной по инициативе и под руководством старых эмигрантов.

При немцах паек корабельных команд был лучше, чем при советской власти; в целом было больше всяких продуктов. Многие из нас даже приторговывали потихоньку на черном рынке.

Виктором Кравченко, выпустившим ставшую мировой сенсацией книгу «Я выбрал свободу» [10], или перелета на Запад советских летчиков [11].

Респондентам предложили также специальный вопросник по теме: «Жизнь в условиях немецкой оккупации». В него были включены 38 вопросов, от самых общих (например, «Насколько Ваша личная жизнь во время оккупации отличалась от Вашей жизни при советской системе, скажем, Ваша жизнь в 1935 г. от жизни в 1941 г.?», причем респонденту предлагались варианты ответов: жизнь в оккупации была значительно хуже, немного хуже, примерно такой же или, напротив, лучше или значительно лучше) до более конкретных: сколько молока должны были сдавать крестьяне государству в 1940 и 1943 гг.; был ли разделен в период оккупации колхозный скот между дворами? [22]

Интервью проводились анонимно, в том смысле, что подлинное имя респондента нигде не фигурировало и не записывалось. Однако уже в июне 1951 г. в русскоязычной нью-йоркской газете «Россия» появилось открытое письмо председателя «Российского антикоммунистического центра» Сергея Белосельского на имя президента Гарвардского университета Джеймса Конанта. Письмо Белосельского было вызвано, по его словам, главным образом тем «прискорбным фактом», что экспедиция Гарвардского университета «обратилась в Германии только к левым элементам среди русской эмиграции, совершенно пренебрегая большинством эмиграции, которое не разделяет социалистическую или даже марксистскую идеологию». В этом отношении Белосельский оказался не прав, однако с его другим замечанием: «Внимательно прочитав вопросы этого документа, я должен обратить Ваше внимание, что они так составлены, что личность скринируемого лица может быть легко раскрыта, хотя официально скринер не спрашивает имени лица, им опрашиваемого. Нет ничего удивительного в том, что лица, жившие в Советском Союзе, боятся предстать пред членами этой экспедиции» [23], – трудно не согласиться.

Боялись ли в самом деле эмигранты «предстать» перед исследователями, остается гадать, но вот в том, что установить личность интервьюируемого иногда было вполне возможно, прогноз Белосельского оказался во многих случаях точен. Советские спецслужбы до гарвардских материалов не добрались, да и вряд ли к этому особенно стремились, а вот любопытствующий историк-любитель уже в наши дни убедительно продемонстрировал, как можно, обладая, естественно, определенными знаниями по истории коллаборационизма в СССР и свободно ориентируясь в коллаборационистской печати, идентифицировать личность некоторых респондентов [24].

В чем уникальность этого источника и отличие материалов Гарвардского проекта от многочисленных проектов конца XX – начала XXI в., в ходе которых были записаны тысячи интервью ветеранов Второй мировой и Великой Отечественной войн? Во-первых, интервью брались всего пять-шесть лет спустя после окончания войны; думается, не требует специального разъяснения качественное отличие текстов, записанных пять или пятьдесят лет спустя после событий. Во-вторых, интервьюирование проводилось на профессиональном уровне (к сожалению, большинство современных проектов интервьюирования ветеранов – мы говорим о российских проектах – осуществляется историками-любителями; они делают благородное дело, однако методика проведения интервью, далекая от научных стандартов, и в особенности литературная редактура текстов, существенно снижают их качество). В-третьих, это уникальный случай массового интервьюирования людей, представлявших специфический сегмент советского общества. Точнее, общества, немалая часть которого не принимала советскую власть в целом или какие-то стороны советской действительности. Не принимала настолько, что была готова покинуть свою страну или даже пойти на сотрудничество с внешним врагом в надежде на изменение государственного строя. Собственно сотрудничество с врагом и получило в ходе Второй мировой войны название «коллаборационизм». Интервью позволяют получить сведения о мотивах коллаборационистов из первоисточника. Разумеется, принимать их собственные версии на веру не приходится. Как и любые другие источники личного происхождения, они требуют тщательного анализа.