Война на уничтожение. Третий рейх и геноцид советского народа

Началась кровавая расправа. Людей не просто казнили: их разрубали на куски, ломали им конечности, отрезали груди и половые органы. Трое солдат развлекались стрельбой по трёхлетнему ребёнку. Одной индианке вырезали из утробы плод и тут же сняли с него скальп. Семидесятилетнему вождю шайеннов Белой Антилопе нападавшие отрезали мошонку, чтобы сделать из неё кисет. Когда орда, оставив за собой гору по меньшей мере в 160 трупов, вернулась в Денвер, местная газета написала: «Всё прошло хорошо. Воины Колорадо вновь стяжали славу, и скальпы, снятые с краснокожих, были театрально показаны публике к её неописуемому восторгу».

Однако вскоре шайенны начали мстить, и резня в Сэнд-Крик оказалась началом большой и кровавой индейской войны. Комиссия конгресса США начала расследование бойни и, углубившись в материал, ужаснулась деяниям Чивингтона. Главным свидетелем обвинения выступил Силас Соул, не выполнивший преступный приказ командира. Однако хотя государство и выплатило семьям погибших компенсацию, никого из причастных к кровопролитию не осудили. Чивингтон вышел в отставку и благополучно прожил ещё без малого тридцать лет. В 1887 году в Колорадо его именем назвали город.

Во время процесса в Нюрнберге считалось, что Штрекенбах погиб, однако на самом деле он попал в советский плен. Следствие по его делу в СССР длилось семь лет, он был признан виновным в военных преступлениях и приговорен к 25 годам тюрьмы. В 1955 году его освободили по амнистии, и вернувшийся в ФРГ Штрекенбах стал отрицать, что передавал кому-либо приказ о холокосте накануне вторжения в СССР. Между тем ему грозило судебное разбирательство уже в Германии.

В декабре 1943 года рейхсфюрер СС вещал:

«…Немецкий народ — единственный, который может отбить, победить и — можете спокойно использовать это слово — истребить, массово истребить этих русских до последней горстки (он использовал слово abschlachten — «жестоко убивать, забивать как скот». — Е.Я.). И мы сделаем это. Они истекают кровью, конечно, медленно, но верно. Они уже ставят русских женщин за пушки и пулемёты. Однажды и у огромного народа заканчиваются резервы — мы приблизимся к этому моменту в следующем году… Здесь, в этой войне на Востоке, разворачивается борьба на уничтожение (Vernichtungskampf) между двумя расами… В этой борьбе на уничтожение есть только азиатские правила, а именно: будет истреблена и уничтожена мужская сила либо одной расы, либо другой».

Через несколько дней, выступая перед командирами кригсмарине, Гиммлер продолжил красноречивые признания:

«Каждый раз, когда я был вынужден действовать против партизан и еврейских комиссаров в деревне — я говорю об этом здесь, в нашем кругу, ибо это и предназначено для нашего круга, — я принципиально отдавал приказ убивать также женщин и детей этих партизан и комиссаров. Я стал бы трусом, я стал бы преступником перед нашими потомками и перед их потомками, если бы позволил повзрослеть исполненным ненависти к нам сыновьям унтерменшей, которых мы уничтожили в борьбе человека и недочеловека. Поверьте мне: это не всегда легко. Отдать и выполнить [подобный] приказ ни в коем случае не так же легко, как последовательно обдумать и упомянуть его, произнося речь в каком-нибудь зале. […] Но, я думаю, мы должны отчётливо понимать, насколько примитивна, первобытна, естественна та расовая борьба, которую мы ведём. Я думаю, мы должны быть [достаточно] смелыми перед самими собой и нашими потомками, чтобы учитывать законы этого изначального естественного отбора и жить по ним».

Обилие разрозненных свидетельств, которые наконец начинают выстраиваться в единую картину, не оставляет сомнения: накануне войны нацистская верхушка цинично спланировала геноцид советского народа. Ожесточённое сопротивление Красной Армии сорвало этот план. Но приказ Гиммлера оставался в силе и выполнять его пришлось в 1942–1943 годах в других условиях, когда оккупантам угрожали не «акты отчаяния», а сильное партизанское движение. Рамочные распоряжения о подавлении будущего сопротивления, исходившие из логики геноцида, были отданы именно на вевельсбургском совещании

В начале воcточной кампании к нему на переговоры для согласования действий прибыл командир передовой команды «Москва» из айнзацгруппы B Франц Зикс. От него Герсдорф впервые услышал, что вермахт должен не оккупировать, а окружить советскую столицу. Главное же, Зикс сообщил, что «Гитлер намерен сделать восточной границей империи линию Баку — Сталинград — Москва — Ленинград. Восточнее этой линии вплоть до Урала будет своего рода “выжженое поле”…. Около тридцати миллионов русских в этой области будут уничтожены голодом, так как с этой огромной территории будут удалены все продукты питания… Крупные города, Ленинград и Москву, предстоит стереть с лица земли. Ответственность за исполнение этих мер несёт высший фюрер СС фон дем Бах-Зелевский».

В том, что гитлеровские экономисты писали о гибели «излишних людей», а Гиммлер говорил о сокращении числа славян (и, согласно вторым показаниям Баха, евреев), не стоит видеть противоречие. Для руководителя расовой политики рейха вполне естественно было уточнить, что жертва грядущей войны не совсем полноценный народ. Да и суждения о великороссах самого Бакке, который в своей записке прямо не указывает на этничность как маркер уничтожения, выдают в нём единомышленника главы СС. По справедливым словам Алекса Кея, «акцент [рейхсфюрера] на уничтожении славян показывает, что хотя в основе плана уморить миллионы голодной смертью лежала экономическая мотивация, именно расовые соображения сняли все сомнения о допустимости такого шага. Невозможно представить подобный консенсус между военной и политической элитой по поводу французского или норвежского населения».

Это была ровно та же стратегия («мы здесь одни»), которую колонизаторы ранее проводили в Тасмании, Австралии и Калифорнии, только воспроизведённая в колоссальных масштабах. Низший туземный народ следовало отторгнуть от жизненно важных ресурсов и обречь на вымирание. А тех, кто не смирится с горькой участью и окажет сопротивление, — объявить бандитами и уничтожить в карательных экспедициях.

Для всех остальных городов действует правило, что перед взятием они должны быть разрушены артиллерийским огнём и атаками авиации, а население должно быть принуждено к бегству. Ставить на карту жизнь немецких солдат для спасения русских городов от опасности пожаров или кормить их население за счёт немецкой родины — безответственно

Рейхскомиссар Украины Эрих Кох 5 марта 1943 года в Киеве внушал соратникам по партии: «Я смогу выдавить из этой страны всё до последней капли. Население должно работать, работать и ещё раз работать…. Мы господствующий народ, а это означает, что самый примитивный в расовом отношении немецкий рабочий биологически в 1000 раз ценнее в сравнении с украинцем».

Если уж собственные элитарии так мало ценили жизнь русского крестьянства, нет ничего удивительного, что подобные оценки стали общим местом на Западе. Но там они были ещё радикальнее: иностранцы отказывали русским не только в культуре, но и в элементарной смекалке, а иногда и в наличии души. Русских откровенно считали не равными, менее ценными. Французский посол в России Морис Палеолог в разгар Первой мировой предельно цинично написал о становом хребте русской армии:

«По культурности и развитию французы и русские стоят не на одном уровне. Россия одна из самых отсталых стран на свете. Сравните с этой невежественной и бессознательной массой нашу армию: все наши солдаты с образованием; в первых рядах бьются молодые силы, проявившие себя в искусстве, в науке, люди талантливые и утончённые; это сливки и цвет человечества…. С этой точки зрения наши потери будут чувствительнее русских потерь».

Здесь мы видим расизм в чистом виде, причём, что особенно не красит Палеолога, — расизм по отношению к верному и самоотверженному союзнику.

К 1917 году Россия оставалась единственной европейской страной, в которой не было законодательно введено всеобщее бесплатное начальное образование. Николай II планировал такую реформу с 1906 года, однако её проекты утонули в бюрократическом болоте.

В этих условиях часть отечественных элит западнического толка воспринимала непросвещённое русское крестьянство как другой народ. Не зная колониального расизма, она открыто исповедовала расизм социальный, ненависть высших слоёв общества к низшим. Красноречиво об этом писал Лев Толстой:

«Зачем скрывать то, что мы все знаем, что между нами, господами, и мужиками лежит пропасть? Есть господа и мужики, чёрный народ. Одни уважаемы, другие презираемы, и между теми и другими нет соединения. Господа никогда не женятся на мужичках, не выдают за мужиков своих дочерей, господа не общаются как знакомые с мужиками, не едят вместе, не сидят даже рядом; господа говорят рабочим ты, рабочие говорят господам вы. Одних пускают в чистые места и вперёд в соборы, других не пускают и толкают в шею; одних секут, других не секут.

Это две различные касты. Хотя переход из одной в другую и возможен, но до тех пор, пока переход не совершился, разделение существует самое резкое, и между господином и мужиком такая же пропасть, как между кшетрием и парием.

Вольтер говорил, что если бы возможно было, пожав шишечку в Париже, этим пожатием убить мандарина в Китае, то редкий парижанин лишил бы себя этого удовольствия.

Отчего же не говорить правду? Если бы, пожавши пуговку в Москве или Петербурге, этим пожатием можно было бы убить мужика в Царевококшайском уезде и никто бы не узнал про это, я думаю, что нашлось бы мало людей из нашего сословия, которые воздержались бы от пожатия пуговки, если б это могло им доставить хоть малейшее удовольствие.

И это не предположение только. Подтверждением этого служит вся русская жизнь, всё то, что не переставая происходит по всей России».