Единственная Джун

Страсть значит многое.
Страсть – это цель.
А трагедия – это просто риск, на который мы идем, чтобы испытать ее.

– Я называл тебя Джунбаг под нашим детским домиком на дереве, когда мы играли с божьими коровками и читали сказки, – рычит он хриплым голосом. В нем звучит предупреждение и проскальзывают нотки ненависти к себе. – Я называл тебя Джунбаг на твоем первом выступлении, когда ты поцеловала меня в щеку, оставив на коже мамину помаду. Я называл тебя Джунбаг, когда ты еще с трудом выговаривала мое имя. Я называл тебя так, когда укачивал в своих объятиях после приснившегося кошмара, и когда катал тебя на спине на заднем дворе, и когда пел тебе колыбельные, пока ты невинно покачивалась у меня на коленях, а твои хвостики щекотали мне подбородок. – Брант стискивает зубы, глядя на меня сверху. Мои запястья скрещены над головой и зажаты в его мертвой хватке. – И ты хочешь, чтобы я называл тебя так сейчас? Когда я собираюсь тебя трахнуть?

Я поднимаю ладони, накрывая его руки, и закрываю глаза.
Я ничего не слышу.
Чувствую себя в безопасности.
Чувствую себя защищенной и любимой, когда Брант закрывает мне уши, ограждая меня от ужасной истории. Я не знаю, о чем говорила Моника Портер, но это было настолько страшно, что испугало Бранта, так что это должно быть действительно жутко: Брант – один из самых храбрых людей, которых я знаю.
Я в безопасности. Я в безопасности.
И точно так же резко возвращается шум. Брант убирает руки и поднимается, уносясь прочь. Моника хихикает ему вслед из домика, а я поворачиваюсь, чтобы посмотреть, как он пропадает из виду, спускаясь по лестнице.