Октет

дело дошло до того, что художественная литература ныне считается безопасной и безобидной

: все дошло до
того, что даже писатели беллетристики считают, что у них есть «карьера

любом случае вы не покажетесь мудрым, не
окажетесь в безопасности и не добьетесь ничего, что, как сами читатели уверены, что им кажется,
должен добиваться писатель, который написал то, что они читают, когда пытаются сбежать из
неразрешимого потока себя и войти в мир заранее подготовленного мнения

«То, что я чувствую,
кажется очень важным, хоть я не могу это описать – ты тоже это чувствуешь?» - это вопрос не для
разборчивых. Как минимум потому, что это угрожающе близко к «Я тебе нравлюсь? Пожалуйста,
полюби меня», вокруг чего, как вы отлично знаете, без конца строится 99% межчеловеческих
манипуляций и трюкачеств, потому что идея сказать подобное без обиняков считается даже
непристойной. По сути, одно из наших последних немногих межличностных табу – это
непристойный обнаженный прямой допрос кого-то другого. Это кажется жалким и отчаянным.

с тех пор, как объявили диагноз, в семье началась подлинная вагнеровская
опера тревоги, горя и скорби