Это не то

Днем паранойя спала. «Это просто сезонный грипп», — успокоил Славой.

В каком-то смысле наша повседневная реальность представляет собой отрицание, испуганное «нет» того, что происходит на самом деле. Мы думаем, что тихонечко живем сво-ей жизнью как мирное население на мирной территории, а война — где-то там. Не здесь, не в России, не в Петербурге, где-то далеко, в Донецке или в Дамаске, но всегда за нашей границей. Эта граница между внутренним и внешним совпадает с воображаемой границей сакрального, за которой может происходить что угодно. Но в не-месте бессознательного внутреннее и внешнее совпадают, и якобы мирные территории, такие как Петербург, оказываются не чем иным, как симптомом отрицаемой войны. Это не мирная территория, это тыл. Война была вытеснена, выдавлена вовне и тут же обнаружилась здесь, глубоко внутри

у Платонова коммунизма хотят не только люди, но и животные и растения. В пролетариате это желание сознательно, поэтому пролетарии способны произвольно перенаправлять энергию, извлеченную из сексуального воздержания, на строительство

в 1984 году. Именно тогда, ровно тридцать лет назад, во время афганской войны и возник термин «груз 200» — то ли по номеру соответствующего приказа Министерства обороны СССР (приказ № 200), то ли по нормативному весу транспортируемого контейнера с телом военнослужащего (200 кг)

Батай говорит не столько о вытеснении, сколько о трансгрессии — нарушении табу, которое становится важным социальным механизмом: мы хотели освободиться от природы и перестать быть животными и создали для этого систему табу, но мы же хотим и освободиться от табу, поэтому их нарушаем, возводя это в ритуал.

Вера в естественность (и вместе с тем в красоту и невинность) всех телесных функций, включая сексуальные, была одним из ложных знамен, которые завели сексуальную революцию 1960-х и 1970-х в тупик. Не существует естественной сексуальности

Этой метафизической стратегии проведения линии различия между человеческими и нечеловеческими животными широко противопоставляются сегодня либо очевидные указания на то, что нечеловеческие животные на самом деле любят, говорят, мыслят, желают и т. п. (фактически тем самым утверждается, что они тоже люди), либо разоблачения злой, репрессивной, насильственной природы разума, языка, любви и прочих «официально» человеческих вещей — не говоря уже о войне.

животные, например, смотрят, но не видят по-настоящему, что у них есть голос, но нет настоящего языка, что у них есть некие естественные потребности, но не настоящие желания, некие импульсы, но не настоящие влечения, и т. д. Короче говоря, они делают что-то или имеют что-то, но это что-то еще не наделено тем смыслом, каким оно наделено для нас, людей; они делают или имеют лишь что-то простое (потребности, секс, драка), тогда как мы делаем или имеем что-то особенное или даже настоящее (желание, любовь, война).

От нас ждут доказательств нашей невинности. Ее признают, если прежде у нас получится убедить их, что мы не хотели и не наслаждались.

Война превращает обычное население в мирных жителей. Чем ближе смерть, тем более нарочито мирной является жизнь людей, которые не уходят со своей земли. Настоящий мир — это не то место, куда все бегут в поисках безопасности и комфорта: мир отчаянно проживается теми, кто остался. Они «живут в мире» внутри самой войны и вопреки ей; они населяют войну, создавая внутри нее локусы беспримерного достоинства, с которым они поливают свой огород, заботятся о брошенных животных, красят губы, носят леопардовые штаны, пишут книги и идут под пулями в кино.