Коммуналка на Петроградке

Джеймс Клиффорд (James Clifford) писал, что в процессе этнографии сторонний наблюдатель занимается конструированием фактов, что делает этнографию не столько описанием реальности, сколько ее выдумыванием

Джудит Батлер, конечно, уже рассказывала нам о том, что гендер не есть нечто присущее нам с рождения, а конструируется всякий раз заново в момент исполнения. Но виляющий попой на каблуках небритый мужик с подносом в руках вовсе не собирался смещать никакие гендерные роли и травестировать коммунальный быт.

Мы объективированы, профанированы коммунальными соседями. Наше исключительное право раздавать имена и экзотизировать казалось бы нерефлексирующие социальные группы пассивных недосубъектов раз и навсегда низвергнуто. Мы просто-напросто «ботаны», нелепые персонажи, говорящие на птичьем языке и щебечущие непроизносимые еврейские и французские фамилии. Ботаны, у которых в комнате нету кровати, но зато есть найденный на помойке забитый книгами шкаф.

Возвращаешься ты с лекции по эстетике, которую читал для «Школы ангажированного искусства» в ДК Розы Люксембург, а в родной коммунальной комнате прямо посреди рабочих будней Насти Вепревой расцвело свое искусство— цветастые полотенца с банальными изображениями девочек, цветочных вазочек и фруктиков, вперемешку с реди-мейдами трусиков, будто бы иллюстрирующие тезисы французского философа Жака Рансьера о том, что сегодня мы определяем, что является искусством, а что — нет, не в зависимости от техники и объекта изображения, а от принадлежности к определенному способу чувствования.

Лучший дневник — это дневник о дневнике — дневник самонаблюдения за своим желанием вести дневник, то бишь дневник, скрупулезно регистрирующий акты письма как ситуации несовпадения своей речи с окружающим миром слов и вещей.

На кухне стоит несколько стиральных машин, но одна из них — самая лютая. Перекрытия у нас деревянные, капитального ремонта ни разу не было, и все ходит ходуном от обычных шагов. А когда стирает эта машина, кажется, что сейчас кухня схлопнется в одну точку. Вибрации проникают внутрь, кровь закипает и сворачивается, когда ты стоишь и трешь морковку у своей стойки. Эта машина должна играть в грайндкор-группе и отправлять всех слушателей в ад напрямую. Но хозяева очень любят свое маленькое чудовище. Кормят регулярно и поглаживают. А когда машина, в очередной раз захлебываясь и лютуя, заводится в своей агрессии и ненависти ко всему миру, угрожая выплюнуть вертящийся раскаленный барабан наружу, из комнаты выбегает Зинаида Геннадиевна и бросается на стиральные амбразуры, покрывая своим телом это чудовище и нежно прижимаясь к нему щекой. Так они и вибрируют вместе до конца.

Сын Оксаны скакал на кухне и спрашивал:

— Мама, мама, а мы поедем в Турцию?

Она с сожалением отвечала:

— Там война. Путин запретил нам туда ездить.

— Ну, тогда поехали в Египет! — не унывал ребенок.

— Туда Путин тоже запретил, — взгрустнула Оксана.

Простая русская женщина Ольга вернулась с двадцатичетырехчасовой смены и просто очень хочет есть.

И она ест. Прямо сейчас. В час тридцать ночи. Жареную картошку с луком. Прямо со сковородки.

В своей комнате в коммунальной квартире на Петроградской стороне.

И ей сейчас хорошо.

Я чувствую это, так как я сижу за стенкой.

Прогулялся и пользу принес полутора десяткам жильцов разного полу. А на большее мы и не претендуем, с нас и одной коммунальной квартиры хватит, а мир спасают пусть другие, про них агиографии пусть сложат, а мы микробиографическим очерком удовлетворимся.

Вы ее, кстати, не ждите сегодня, она к новому бойфренду ушла: во жизнь у людей, а у меня давление».