Незабвенная

Так вот, могу ли я при этом надеяться на истинное счастье?

Я кланяюсь, не возмущаясь и не протестуя.

Эти люди умеют уважать человека, который знает себе цену. И очень важно сохранить уважение этих людей.

— Сладострастная, томительная и ненасытная?

Зачем вам новые идеи? – удивился мистер Шульц. – Поменьше платить за топливо, поменьше платить сотрудникам, побольше работать – вот и все новые идеи, которые мне требуются

Угодья лучшего мира

Студии подкачивают в нас жизнь из бутылочки. Так что мы сохраняем еще способность к нескольким простейшим реакциям – но не более

Эме Танатогенос изъяснялась на языке Лос-Анджелеса; скудная меблировка ее интеллекта, о которую обдирал себе коленки пришелец из Европы, была приобретена в местной школе и университете; Эме представала перед миром одетой и надушенной в соответствии с велениями рекламы; и мозг, и тело ее едва ли можно было отличить от других изделий стандартизированного производства, но дух – о, дух ее витал в других краях, и искать его нужно было не здесь, в пропитанных мускусом садах западной оконечности земли, но в чистом воздухе горного рассвета, на подоблачных перевалах Эллады.

Помимо воли я оказался перед дилеммой джеймсовского героя. Вам не приходилось читать Генри Джеймса, мистер Шульц?
– Вы же знаете, у меня нет времени для чтения.
– Его не нужно читать много. Все его книги посвящены одной теме – американской наивности и европейской искушенности.
– Думает, что он нас может обжулить, так, что ли?
– Джеймс как раз был наивным американцем.
– Ну так я не стану тратить время на мерзавцев, которые капают на своих.
– Он на них не капает. Каждое из его произведений – это в той или другой степени трагедия.
– Ну, так на

Она знала, что он член Ротарианского клуба и кавалер Пифийского ордена; его костюмы и его машина были безупречно новыми, и, когда он с щегольским шелестом шин уносился в свою личную жизнь, ей казалось, что он переносится в мир совершенно иной, во всех отношениях более возвышенный, чем тот, в котором жила она.