Голуби

своей харьковской юности Аплетаев встречал щенят, которые мнили себя взрослой шпаной, исполняя в дворовой банде роль приманки, задирающей прохожих — те велись и шли с сопляком за угол, чтобы в воспитательных целях его отшлёпать, но за углом уже ждали серьёзные пацаны с кастетом и пером. Тот самый случай. Вот только этих, дойди дело до порки, за углом никто не прикроет — подставят. Беда — сто раз уже учёные, усвоить эту азбуку им было словно бы не по уму.

Никита уяснил: привычное отношение поляка к окружающему миру — бесконечная череда как остроумных, так и мелочных претензий — за несколько веков обрело статус народного характера и теперь представляет собой одну разбухшую, как флюс, заносчивую претензию.

Но где-то там, где вызревает ночь
И берег запорошен звёздной пылью,
Мне предстоит отчаянным усильем
Сломать сургуч и немочь превозмочь.

Например, он утверждал, что единственная подлинная свобода художника — его самобытность. В отсутствие самобытности у художника всегда есть господин — любовь. Тот, кто лишён оригинальности, рабски подражает тому, кого любит. Освобождать его, разбивать цепи — бесполезно, он тут же закуёт себя в другие.