Бесполетное воздухоплавание. Статьи, рецензии и разговоры с художниками

литература и искусство, опосредованные друг другом, не могут существовать порознь

днако динамика взаимоотношений между сознательными и бессознательными актами реконтекстуализации делает контраст между ними настолько зыбким, что аналогия с айсбергом перестает работать, уступая место аналогии с Интернетом,

Реконтекстуализация не идентична самой себе — у нее масса личин и наименований: мы можем говорить о ней в терминах «вторичной знаковости» или согласиться с теми, для кого контекст — предмет купли-продажи. С точки зрения психоанализа каждый такой феномен — надводная часть айсберга.

Другое дело — искусство, применительно к которому différend — это фактически «смерть формы»56. Пример обратного свойства — «Fountain» (писсуар) Дюшана.

Вот почему 1991 год, положивший начало карнавализации культуры, оказался не только триумфальным, но и роковым для концептуализма. Для него это — начало конца. И не для него одного: соц-арт, как и концептуализм, давно уже нельзя «выделить» в чистом виде: и тот и другой стали частью мультимедийных практик, интегрированных в индустрию культуры. Возвращаясь к символической экономике, связанной с ритуальными практиками, замечу, что реконтекстуализация вполне укладывается в рамки этих понятий. Что-то приносится в жертву, что-то — в дар.

С другой стороны, несоответствия, которыми чреваты попытки соединить чужой контекст со своим, распространяются на «оптическое бессознательное»52 в зависимости от того, насколько по-разному оно было структурировано у советских и западных зрителей. В статье «Слушание по делу» высказывалось мнение, что отсутствие психооптической гомогенности превращает реконтекстуализацию в карнавал, а карнавал — это не совсем то, что имели в виду представители Московской концептуальной школы, выступавшие против «эстрадности» и «театральности», против превращения искусства в китч.

На первый взгляд, реконтекстуализация искусства и искусство реконтекстуализации нисколько не противоречат природе концептуализма: и то и другое — часть его генетического кода. Странствуя из контекста в контекст, концептуализм подвергает себя искусу инопрочтений с учетом того, что теоретическая рефлексия по этому поводу более или менее транспортабельна.

У Гуссерля, например, акт раздевания истины выглядит как гинекологический осмотр. Что касается Барта, то для него раздевание не столь интересно, как переодевание. Истина для него — drug queen (трансвестит), которого он экстатически закутывает, заворачивает в вуаль письма.

То, что нагота — разновидность одежды, не является эксклюзивным свойством nudes. Похожими свойствами наделены не только «раздетые» редукцией эстетические практики и проекты, такие как минимализм и концептуализм, но и текстуальная продукция.

В результате у искусства возникла репутация автономной эстетической практики, хотя утвердить себя в этом качестве ему удалось только в эпоху Просвещения. Тем не менее, говоря об автономности эстетики, особенно в том аспекте, в каком она связана с эстетизацией наготы, мы не должны забывать, что в прежние времена, включая времена Ренессанса, роль «автора как продюсера» голых человеческих тел атрибутировалась Богу.