Дом на кладбище

свою тридцатипятилетнюю дочь, известную писательницу Патрик до самой ее смерти воспринимал малым, несмышленым ребенком.

«Худенькая, больше, чем на полголовы, ниже меня, мягкие каштановые волосы, светлее моих, глаза (очень красивые и выразительные, пронизывают вас насквозь) того же цвета, красноватое лицо, большой рот, многих зубов не хватает. Очень нехороша собой, лоб квадратный, широкий, нависающий. Голос очень мягкий, мелодичный, говорит не быстро, тщательно подбирает слова, но, подобрав, произносит их без усилий, точно и внятно… Если она чем-то недовольна, то сдерживает себя и отзывается о вещах и людях тепло и благожелательно. Удивительно, как ей удается сохранить доброту и силу духа при такой одинокой, затворнической жизни».

Джордж Смит повел Шарлотту на лекцию Теккерея об английских юмористах XVIII века, где их взаимная симпатия подверглась из-за несдержанности Теккерея и обидчивости и комплексов Шарлотты серьезному испытанию.

«Светские условности — еще не нравственность. Ханжество — еще не религия. Обличать ханжество еще не значит нападать на религию. Сорвать маску с лица Фарисея еще не значит поднять руку на Терновый Венец»27

А вот автору «Ярмарки тщеславия», критику куда более придирчивому, роман «Джейн Эйр» удовольствие доставил:
«Лучше б Вы не посылали мне „Джейн Эйр”, — пишет Теккерей Уильяму Смиту Уильямсу. — Я так увлекся, что за чтением потерял (или, если угодно, приобрел) целый день, а он у меня был расписан по минутам: в типографии ждали рукописи… Книга хороша, кто бы ее ни написал, мужчина или женщина, язык очень богатый и, так сказать, откровенный. От некоторых любовных сцен я даже всплакнул — к изумлению Джона, который зашел подложить в камин угля. Миссионер Сент-Джон, по-моему, неудачен, но неудача эта простительная. Есть места просто превосходные. Не знаю, зачем я Вам все это пишу, но Джейн Эйр тронула меня; тронула и порадовала. Это женская книга, но чья? Передайте мою благодарность автору, его книга — первый английский роман (у французов сейчас одни любовные романы), который я одолел за долгое время».

Из трех сестер-романисток Энн Бронте ближе всего к авторам просветительского романа восемнадцатого столетия с его заразительным юмором в сочетании с назидательностью («Агнес Грей» начинается со слов: «Все правдивые истории содержат назидание») и непременным хэппи-эндом — должна же добродетель вознаграждаться!

4 июля, в день выхода первых рецензий на «Стихотворения», она предлагает эти романы — свое сочинение под названием «Учитель», «Грозовой перевал» Эмили и «Агнес Грей» Энн — крупному лондонскому издателю Генри Колберну, отметив, что все три автора уже выходили в свет.

Три сестры превратились в трех братьев Белл; эту фамилию они, возможно, позаимствовали у викария ховортской церкви Артура Белла Николза. Шарлотта стала Каррером: Фрэнсис Ричардсон Каррер был известным в округе благотворителем. Эмили — Эллисом; Эллисы были крупными йоркширскими промышленниками, чьи фабрики находились в нескольких милях от Ховорта. Энн же стала Актоном; Актоны, знакомые Робинсонов, не раз бывали в Торп-Грине.

он вряд ли обратил внимание на то, что 7 мая в Лондоне в небольшом издательстве «Эйлотт и Джонс» вышел скромным тиражом тоненький, неприметный сборник стихов трех братьев Белл — Каррера, Эллиса и Актона

Я знаю, жизнь проходит, а я ничего не делаю, ничего не зарабатываю, как же горько бывает это сознавать… но я не вижу выхода из этого мрака… Мне скоро будет тридцать один, моя молодость прошла, как сон, и я растратила ее впустую. Чего я добилась за эти тридцать лет? Почти ничего…»