Парадоксы свободы. Размышления о воле и пустоте

Какая разница, что ты делаешь, если ты делаешь не то, что хочешь?
Какая разница с кем ты, если ты не с тем, с кем хочешь?
Какая разница, где ты, если ты не там, где хочешь?
Какая разница, кто ты, если ты не тот, кем быть хочешь?
Какая разница как именно ты компенсируешь то, что не можешь получить?
Существует ли только один правильный выбор для каждого из нас?
Или может быть выбор и делает нас? Каждый акт выбора — шаг на пути делания себя.
В таком случае, ограничение выбора, действующее в любой системе, способно исказить нашу возможность выбирать и быть собой. Мы становимся теми, кем мы есть, а не теми, кем могли бы быть, если бы действовали свободно. Более свободно, ведь выбор — это проблема, и не каждый готов переживать эту проблему снова и снова. А потому готов отказаться от части свободы, делегируя ее системе, порядку, который «освящает» протекающие упорядоченные процессы и положение вещей.
Как мы может быть уверенными в каждом новом выборе, если уже уверены, что один из предыдущих был неверным? Ведь тогда все последующие наши действия уже не верны. Пока мы пытаемся выехать на трассу своей «реальной» жизни, жизнь проходит мимо нас.
Или все-таки нет никакой разницы? И в этом случае мы живём здесь и сейчас, не зависимо от всех вариантов, которые пролетели мимо. И та точка жизни, в которой ты сейчас, и есть твоя истинная реальность, которую заслужил. Тогда любой выбор, который сделан, является верным? И наша дорога меняет своё направление, хоть на долю градуса, в каждый момент совершения выбора.
Наши желания вытекают из сделанных ранее выборов. Желания диктуют новый выбор. Что первично: выбор, или желание? Возможностей всегда больше, чем желаний, но в русле наших желаний возможностей всегда меньше. Часто — ни одной. В таком случае, чтобы пользоваться большей свободой, нужно делать выбор вразрез с желаниями?
Мы — итог цепи выборов, сделанных еще до появления нас. Но, даже появившись, мы продолжаем оставаться под постоянным влиянием чужих выборов.

Напрашивается вывод, что свобода предполагает возможность полета, или хотя бы максимального контакта с воздушным пространством, которое само по себе является символом освобождения от материального, бренного, телесного.

Чаще свободу определяют через отсутствие чего-то: рабства, угнетения, давления. В конечном же итоге оказывается, что основной смысл свободы — отсутствие всего. Ведь что бы то ни было способно свободу ограничивать и только пустота является достаточно убедительным описанием свободного состояния бытия.

ы — итог цепи выборов, сделанных еще до появления нас. Но, даже появившись, мы продолжаем оставаться под постоянным влиянием чужих выборов.

Каждый акт выбора — шаг на пути делания себя.

дорога блаженного невежества,

Идея мандалы: все повторяется, но все во власти высших сил, мир прекрасен и прост. Путь Востока — это дорога блаженного невежества

Во-первых, это диалектическая идея смены старого, закостеневшего, превратившегося в преграду, новым, выступающим в форме разрушительной энергии, которая слишком долго оставалась сдерживаема. Это идея потока, вырывающегося сквозь разрушенную плотину. Во-вторых, любой космос условен. Чем больше он космос, тем больше в нем стен, преград, заторов, стремящихся упорядочить течение вольной энергии. Много космоса значит мало свободы. И такой космос в силу естественных и социальных законов обречен на разрушение. Поэтому идеальный космос включает в себя силы хаоса, устанавливая с ними союз. В общественной жизни эти уступки хаосу выглядят как социальная мобильность, участие в советах, выборах, то есть возможность «услышать каждого».
На восточной окраине индоевропейского мира, в индийской традиции, ярким образом космоса, упорядоченного бытия, выступает мандала — особое изображение, включающее в себя круг с рядом секторов, напоминая колесо со спицами. Емкий образ, учитывая, что колесо символизирует круговое движение, а значит — повторяемость и вечность. Западная индоевропейская традиция породила образ лабиринта, хорошо известный из греческого мифа о Тесее и Минотавре. От мандалы лабиринт отличает произвольность формы, как внешняя, так и внутренняя, где вместо радиальных границ-спиц мы видим сверхсложный рисунок из стен-преград, заставляющих блуждать меж ними в поисках выхода. Лабиринт может быть как округлым, так и квадратным, а его внутренняя сложность наталкивает на мысль о доступности знания лишь для посвященных, тех, кто взирает на это сверхсложность сверху, с вершины опыта, знания и/или власти. Можно ли считать Лабиринт символом космоса, упорядоченного мира? Скорее это тот космос, который близок к идее Вритры: множество прямых углов, извивающийся змеем путь, многоголово ветвящийся, вычурный, загадочный, эзотерический, секретный. Колесо мандалы символизирует движение и вольное течение жизненной энергии, а лабиринт преподносит идею скрытых тайников, путь к которым без заветной нити Ариадны не найти. Две концепции мира-космоса, воссозданных разными ветвями индоевропейского общества; Восток с мандалой и Запад с лабиринтом; Азия с воином-Индрой во главе и Европа с Вритрой-жрецом на знамени. Какой из этих образов космоса следует принять за образец? Здесь перед нами очередной перевертыш. Не существует Индры без Вритры, и нет абсолютного торжества какого-то из двух принципов. Просто один из них оказывается приоритетным, а другой вынужден уступить. Западный вариант космоса включает в себя больше хаоса, но и больше космоса: больше стен и больше проходов между ними. Это зримое, количественное свойство лабиринта, который очевидно сложнее мандалы-колеса. Идея, которую провозглашает нам Лабиринт: мир сложен, слишком сложен, поэтому следует учиться и изучать мир, чтобы тебе открылся Путь. Идея мандалы: все повторяется, но все во власти высших сил, мир прекрасен и прост. Путь Востока — это дорога блаженного невежества, вращающего свой мир вокруг оси, не интересуясь микроскопическими изменениями. Даже выработанная китайцами идея Дао — это дилектика без каких-либо изменений, эволюции; здесь всё подчинено неизменному Закону, а всякий прогресс и изменения свершаются как раз вопреки Дао. Путь Запада — это дорога познающего, открывающего новое, это путь открытого к изменениям мира. Лабиринт изобилует «точками бифуркации», непрестанно создавая ситуации выбора. Если для Востока Знание есть знание «священного закона», существующего если не изначально, то очень давно и незыблемо, то для Запада Знание — процесс непрерывного постижения тайн бытия. Знание иерархично, поскольку ни одно знание не может считаться окончательной истиной; это Знание послужит нам лишь до следующего поворота в корридорах лабиринта. Отношение Востока к бытию мистично, тогда как у Запада — магично. Не случайно О. Шпенглер считал европейскую цивилизацию фаустовской. Пытать силы природы, вырывая силой или хитростью у них тайны, а не вымаливать на коленях истину — вот что характерно для западного отношения к миру.
Могут возникнуть сомнения: действительно ли лабиринт символизирует мир как некое упорядоченное бытие? Не слишком ли он хаотичен для космоса? Не чрезмерно ли сложен? Но ответ лежит в магическом характере западной культуры, где сложность, поиск новых путей являются нормой, где были провозглашены принципы: «я знаю, что ничего не знаю» и «человек — мера всех вещей». Из этих принципов вытекает, что каждый человек творит собственный космос и способен сам определять меру. На самом деле не существует «космоса вообще» и «хаоса вообще», поскольку познание иерархично; для одних теорема Пифагора и законы Ньютона — вершина познания, а другие проектирует ракеты; кто-то удовлетворяется «мыльными операми», а другим подавай Достоевского с экзистенциалистами. Это означает, что каждый пользуется собственной схемой мира, и у одних она больше похожа на мифическое колесо мандалы, а у других — на извилистый лабиринт.

От мандалы лабиринт отличает произвольность формы, как внешняя, так и внутренняя, где вместо радиальных границ-спиц мы видим сверхсложный рисунок из стен-преград, заставляющих блуждать меж ними в поисках выхода. Лабиринт может быть как округлым, так и квадратным, а его внутренняя сложность наталкивает на мысль о доступности знания лишь для посвященных, тех, кто взирает на это сверхсложность сверху, с вершины опыта, знания и/или власти

Мы — итог цепи выборов, сделанных еще до появления нас.