Пока нормально

Кажется, что с такими ручищами, как у него, только валуны таскать, причем по два за раз.
– Вы играете на флейте? – спросил я.
– Нежно и упоительно, – ответил он.
А потом показал.
Так оно и было – нежно и упоительно.

На этот раз книга была открыта на птице, которая умирала. Она умирала по-настоящему. Думаете, я вру? Большую часть картины занимало ее крыло, торчащее прямо вверх. Все перья у нее были расправлены, и вы сразу видели, как тщательно Одюбон их нарисовал – три ряда длинных и темных перьев с белыми кончиками. Легко было представить себе, как по ним мог бы скользить ветер. Они были такие красивые, что вы первым делом смотрели на них.
А потом замечали второе крыло – сломанное.
А потом вы смотрели на живот птицы, покрытый темными перьями, из которого сочилась густая красная кровь.
А потом замечали, где лежит эта птица – в луже крови.
А потом вы смотрели на птичью голову. И после этого не смотрели уже больше ни на что.
Чтобы спасти эту птицу, я отдал бы куртку Джо Пепитона.
Клюв у нее был раскрыт, и из него высовывался длинный острый язычок. Она кричала, потому что из нее лилась кровь. Голову она запрокинула назад, как будто хотела в последний раз посмотреть на небо, куда ей больше никогда не взлететь. А ее круглый глаз говорил вам, что она знает: все пропало, и спасения уже нет.

Знаете, если кто-то плакал, в воздухе что-то остается. Это не запах, это нельзя ни увидеть, ни пощупать. И нарисовать тоже нельзя. Но оно есть. Это похоже на крик искалеченной чайки, который разносится в пустом белом мире вокруг нее. Когда вы смотрите на картину, вы его не слышите. Но это не значит, что его нет.

Почему поэты не могут просто сказать то, что хотят, а потом заткнуться?

Если Так Называемый Учитель Физкультуры хочет быть самым большим уродом на свете, что я могу поделать?

– Нет никакой радости становиться старым хрычом, если по дороге ты не перехватил чего-нибудь хорошего, – сказал он.

А еще я обожал, когда Лил поглядывала в зал, чтобы проверить, смотрю ли я на нее, – и я всегда смотрел

Нет никакой радости становиться старым хрычом, если по дороге ты не перехватил чего-нибудь хорошего

Знаете, если кто-то плакал, в воздухе что-то остается. Это не запах, это нельзя ни увидеть, ни пощупать. И нарисовать тоже нельзя. Но оно есть. Это похоже на крик искалеченной чайки, который разносится в пустом белом мире вокруг нее. Когда вы смотрите на картину, вы его не слышите. Но это не значит, что его нет.

вы не поверите, как трудно нарисовать тупика так, чтобы он не выглядел придурком