Юшка

(Она всегда говорила мне: «Память человеческая — как сито… Чтобы не забыть — запиши!!!

— Илюш, а ты из каких краёв будешь?
— Из Мо-о-сквы…
— О, как! Столишник, значит?
— Ага!
— А родители? Родня у тебя есть?
— Были…, — Юшка потупил взор, уставившись в траву.
— Померли? — настороженно спросила вдова.
— Ма-а-мки у меня две… И ба-а-тьки два было… Ба-ай-стрюк я… Ро-о-дила меня ма-амка кго-вей благо-го-дных… Не-весть от кого… Отец её, дво-гя-нин, бил её не-е-щадно опосля мо-о-его гож-дения… А я ишшо, таким вот ст-гашным у-у-годился… Не бо-о-ишья меня?
— Не-а… А чё тя бояться? Мужик, как мужик…
— Све-е-зли меня в имение, да о-о-тдали пгач-ке да ко-о-нюху… Вот, они-то, и ста-али мне па-а-пкой и ма-амкой… Пга-вда, у них сво-о-их уже чет-вего было… На-а-стоящие-то, ду-умали, что здохну… А я вы-ы-жил…
— Ишь ты! А чего скитаться стал? Прогнали?
— Не-а… Ба-атька, хоть и лу-упил ме-еня в за-а-пое, но лю-ю-бил… Ба-аловал… А после… По-о-ехали мы на Ходынку… Ца-гя смотгеть… Ба-атю насме-егть задавили…
Ма-амку так по-о-мяли, что сле-е-гла она… И по-о-мегла че-егез месяц… Се-естга и бга-ат сгинули… А ме-еня дя-ядька ка-а-кой-то… на кгы-шу са-гая по-одсадил… Вот и жи-и-ву те-е-перь… За всех…

Павою плыла вдовица по узкой тропинке. Стройная, статная…
И не скажешь по ней, что мать шестерых детей… Тёмные, густые волосы убраны аккуратно под белый платок, синяя юбка в мелкий горошек развевается на ветру… А глаза… Карие очи её, кажется, смотрят в самую душу… Засмотрелся на неё Юшка, не в силах вымолвить ни слова.

Перешёптывались между собой ребятишки… Рассказывали друг другу, дескать, Юшка — самый всамделишный оборотень.
И явился он ночью к Кириллу и Тихону в виде чудища с телом человечьим и волчьей головой. Очень им хотелось посмотреть, есть ли у Юшки шерсть на загривке, хвост да волчьи лапы вместо ног…
И смех, и грех!
Наконец, самый смелый, «рыжий, рыжий, конопатый», осмелился и крикнул:

— Эй, дядька! А покажись волком!

Любопытно им было поглазеть на дядьку-волка.

Так Юшка стал обживаться в Крестовоздвиженском.

— Годов тридцать ему от роду. Здоров и не дурень. Гугнивость речи его — по причине «заячьей губы» и «волчьей пасти», слава Господу, слаборазвитых. А то бы помер давно.
Вшей немного. Отмыть хорошенько, постричь. Лохмотья сжечь. И… пахать на нём можно…

Юшка? — изумился Филарет, — Илья, что ли? Ильёй тебя величают? А отца как звали? Фамилия твоя как? Сколько лет? Откуда к нам пришёл?

На каждый вопрос священнослужителя Юшка только пожимал плечами, да плакал, всхлипывая, как ребёнок, и размазывая слёзы по щекам.
Долго исповедовался пришлый святому отцу. Что-то рассказывал, взмахивал и что-то показывал руками. Филарет утвердительно покачивал головой и поглаживал кающегося по плечу.

большом почёте была вдовица на селе. Муж её, Трифон, сгинул в «германскую», совершив, доселе неведомые подвиги во славу царя и Отечества. В одном из боёв он возглавил роту вместо убитого поручика.
В другом бою захватил в плен германского полковника с ценной картой.
А в третий раз умудрился забраться на германский танк, и бросить гранату в люк, ухайдакав весь экипаж бронированного чудовища.
За сии доблестные дела Трифон был награждён тремя «Георгиями» и даже побывал в недельном отпуске дома.
После этого Глафира понесла шестого младенца, которого герой так и не увидит…

Перебирая, и внимательно рассматривая крестики, Юшка рассказывал:

— Кгры-го-гий… Б-гат мой… По-о-ме-р… Маар-фа… Сес-тга… Пго-пала… Ва-ся… Ти-и-ша… Ко-ля… Ми-и-ить-ка… Это — мамкин… Фе-е-е-дя… Гла-а-ша… Па-хо-о-м… Ни-ки-и-та… Это… Боль-шо-о-о-й… В Пустыни дали… Там хо-го-шо-о-о-о было… Ког-ми-ли-и…
Не обижа-а-а-ли…