Прекрасный мир, где же ты

В юности мы думали, будто мы в ответе за всю землю и всех живущих на ней. А теперь довольствуемся тем, что стараемся не подводить своих близких, использовать поменьше пластика, а в твоем случае еще и писать интересную книгу раз в несколько лет.

Проблема с музеями типа Орсе, скажу промежду прочим и совсем не к делу, в том, что там невообразимо, слишком много искусства, и не важно, насколько тщательно ты спланировала поход или преисполнилась благими намерениями, в итоге все равно в раздражении несешься мимо бесценных шедевров признанных гениев в поисках уборной.

Поэтому, да, в разгар всего этого, посреди мира, какой он сегодня есть и на пороге вымирания человечества, я пишу очередное письмо о сексе и дружбе. А ради чего еще жить?

Сегодня поток притворных публичных извинений, по-видимому, обесценил прощение. Но что на самом деле делать людям, которые в прошлом совершили нечто ужасное?

обоим сильно за двадцать или слегка за тридцать

леднее время думаю о том, что Древний мир возвращается к нам, прорываясь через странные прорехи во времени, через колоссальную скорость, расточительность и безбожие двадцатого века, через руки и глаза заядлой курильщицы Алисы Кобер, умершей в сорок три года, и Майкла Вентриса, погибшего в автомобильной аварии в тридцать четыре.

можно, определенные виды боли, пережитые на определенном этапе жизни, впечатываются в самоощущение навсегда.

Элис, сказала Айлин, мне когда-нибудь придется столкнуться с реальностью? Не подняв головы, Элис хмыкнула и сказала: Боже, да нет, разумеется, нет. Кто тебе такое сказал?

Чувство было такое, словно я вдруг вспомнила, что участвую в телешоу, – и каждый день люди умирают, чтобы шоу продолжалось, их мучают до смерти жутчайшим образом, детей, женщин, а все для того, чтобы я смогла выбрать один из вариантов готового обеда, и каждый упакован во множество слоев одноразового пластика. Вот ради чего они умирают – вот он, великий эксперимент. Я думала, меня вырвет.

Связь не очевидна, по крайней мере для меня, ведь рынок ничего не сохраняет, но пожирает все существующие социальные практики и перерабатывает их в транзакции, лишая смысла и памяти.