Дом тишины

Я представил, что там, среди наших бессмысленных обнаженных ног, вытянутых вдоль шезлонгов и на бетонном полу, есть часы. Пока я, лежа спиной на безликом бетоне, лицом вверх, смотрел на неподвижное солнце в окружении наших слов, печальной глупой музыки или нашего безмолвия, не ощущая ни его начала, ни конца, ни сути, ни глубины или даже поверхностности, часовая и минутная стрелки на этих часах перепутались, и им пришлось признать, что они теперь не смогут измерять время, и они забыли то, что ко­гда-то измеряли, и они потеряли его; таким образом, мысли часов ничем не отличались от мыслей человека, который не думал ни о чем, но пытался понять, о чем размышляют часы.

когда путешествие на повозке, что зовется жизнью, закончится, ты не сможешь еще раз отправиться в него, но, если у тебя в руках есть книга, какой бы сложной и запутанной она ни была, ты всегда можешь вернуться в начало, когда она закончится, чтобы понять жизнь и то, что ты понять не смог. И тогда ты еще раз прочитаешь уже оконченную книгу

Каждый день — это новый мир, Фатьма, говорил по утрам Селяхаттин, мир, как и мы, каждое утро рождается вновь, и это так вдохновляет меня, что иногда я просыпаюсь до восхода и представляю, как через некоторое время взойдет солнце, все будет казаться совершенно новым, и новым стану я сам и познаю то, чего никогда не знал, прочитаю и увижу, и, познав, вновь увижу то, что узнал;

«Папа, диплом лицея — в жизни не самое главное!»

Дом карликов в Юскюдаре!

Они снова помолчали — на этот раз не потому, что не мог­ли договориться, а словно потому, что были довольны тем, что понимают: то, в чем они сошлись, невозможно понять. Часто, когда два человека молчат, это молчание бывает гораздо значительнее, чем разговор. Если бы и у меня был такой человек, если бы и у меня был такой друг...

пусть чтение станет настоящим путешествием без всякой цели…

да, жизнь прекрасна, как мечта, но нужно работать, чтобы эту мечту увидели и другие;

Я уже отвернулся и не смотрю на них.

Но я расстроился не оттого, что я карлик. Я расстроился потому, что люди такие плохие, что могут смеяться над пятидесятипятилетним карликом.