Глубина. Фридайвинг и новые пределы человеческих возможностей

«Кто же мы?» — подумал я в тот момент. И всякий раз, задерживая дыхание, я продолжаю задавать себе этот вопрос.

Это был последний день нашего совместного пребывания на видавшем виды баркасе. Шнёллер и Принсло цапались с самого рассвета, температура подскочила до 43 °C, и всюду чувствовались признаки вежливого бунта. Мы плыли по глубоководью каньона Тринкомали, решив высматривать китов до полудня. Полдень наступил и прошел. Никаких китов. Земли тоже не видно. Ничего, кроме мертвого штиля по всем направлениям и солнца.

Я предложил поплавать. Пусть камеры, маршруты, стратегии, планы и разговоры останутся на борту. На этот раз мы поныряем вместе без всякой цели — просто ради удовольствия. Все согласились. Мы надели экипировку и один за одним начали прыгать в воду.

Через несколько мгновений мои товарищи скрылись из виду — они прошли сквозь портал и устремились в глубину.

Я сделал вдох, зажал нос, перевернулся и нырнул вслед за ними. Вначале я увидел Ги Газзо. Он парил в невесомости, заложив руки с переплетенными пальцами за голову, точно дремал на воображаемом шезлонге. Рядом с ним во весь рост вытянулся Шнёллер, лениво выделывающий горизонтальные круги, как брошенная булава. Под ними, на глубине в несколько этажей, Принсло и ее парень, Маршалл, описывали друг вокруг друга двойные спирали. А потом все они почти растаяли в сумраке.

Кроме того, фридайвинг стал способом изучения океана. Погружаясь на глубину, мои учителя опровергли многие устоявшиеся взгляды на морских обитателей: кашалоты не хотят нас пожрать, дельфины пытаются с нами разговаривать, акулы могут быть кроткими и игривыми, если коммуницировать с ними на их условиях. Исследования Бюйля, Шнёллера и Газзо стали возможными благодаря фридайвингу, и, я уверен, когда-нибудь их выводы окажут существенное воздействие на наши суждения о жизни на Земле и месте человека в этой жизни.

Фридайвинг, которому я учился у Принсло, Бюйля, Шнёллера, Газзо и ама, совсем другой. Его суть в установлении контакта с подводным миром, созерцании того, что окружает человека под водой, сосредоточенности на своих чувствах и инстинктах, понимании собственных возможностей и умении отдаваться океану, никогда не заставляя себя продвигаться куда бы то ни было по какой бы то ни было внешней причине. Для Принсло и Бюйля, Шнёллера и Газзо, для ама и для меня фридайвинг — это духовная практика, возможность использовать человеческое тело как средство доступа к чудесам, таящимся в морских глубинах.

миную утяжелитель на конце веревки — вдоль него проплывает все мое вытянутое тело: грудь, ноги, потом ласты. Я погружаюсь примерно с той же скоростью, с какой падает на землю перышко. Передо мной больше нет веревки. Со всех сторон меня окружает бесконечный неоново-голубой свет.

Часть меня хочет продолжать погружение, продолжать исследовать этот чуждый мир. Я не чувствую ни приближения конвульсий, ни желания вдохнуть, ни холода, ни даже сильного ощущения пребывания под водой. Но я знаю, что именно это непреодолимое желание разрушает жизнь фридайверов-спортсменов, шепча: «Погружайся еще глубже». А я прибыл сюда не за тем.

Я поджимаю колени, сворачиваясь клубком, и отталкиваюсь правым ластом, чтобы сделать замедленный кувырок. Мир переворачивается вверх ногами, и у меня снова начинается головокружение, которое я испытывал на поверхности.

Теперь ощущение такое, будто я не плаваю у конца веревки, а зависаю в небесах, готовясь упасть на землю. Я поднимаюсь примерно на метр, хватаюсь правой рукой за утяжелитель и зависаю на несколько мгновений.

Первые подтягивания требуют усилий, ведь на меня давит девять тонн воды. Несколько сильных, энергичных гребков — и вот я уже снова в зоне нулевой гравитации. Подтягиваться здесь куда легче. Воздух, исчезнувший из моих легких и головы, теперь чудесным образом возвращается. Чувство такое, будто мою грудную клетку накачивают насосом. При подъеме нет нужды выравнивать давление — расширяющийся воздух делает это автоматически, так что я могу всплывать с такой скоростью, с какой пожелаю. Мое тело, как и тела всех других людей и большинства млекопитающих, адаптировано к процессу кислородного и азотного газообмена, происходящего при глубоководных погружениях и инициирующего срабатывание главного рубильника.

Теперь я подтягиваюсь по веревке обеими руками и работаю ластами энергичнее. Та же незримая рука, что тянула меня на глубину, теперь поднимает меня на поверхность. Я всплываю вдвое быстрее, чем погружался. Я достиг зоны положительной гравитации.

Сначала сжимается жилет моего гидрокостюма. Возникает ощущение, что грудь завернута в усадочную пленку. Легкие поднимаются к горлу, а желудок слегка втягивается внутрь. Это результат давления толщи океана, которое воздействует на мое тело снаружи; внутри меня оно тоже работает, заставляя тело всасываться внутрь себя самого, точно в черную дыру.

Огромный глоток воздуха, сделанный на поверхности, пропал. Я не выдыхал, я все время удерживал воздух в себе. Но теперь он сжался до половины начального объема, и этого достаточно, чтобы тянуть внутрь мягкие ткани легких и горла. Казалось бы, это должно быть неприятно, однако это не так. Чувство неожиданно согревающее, будто кто-то накинул на меня одеяло. Так ощущается сужение периферических сосудов, при котором насыщенная кислородом кровь перетекает от моих рук и ног к внутренним органам.

Во мне только что сработал главный рубильник.

Несколько месяцев назад, в Греции, я спросил одну ныряльщицу, что ощущает человек при погружении на большую глубину, когда на тело воздействует давление в несколько атмосфер. Ее ответ показался мне тогда весьма сомнительным: она сказала, что чувство такое, будто океан тебя обнимает. Но именно это я и испытываю — крепкие объятия величайшей массы на планете.

Я опускаюсь все ниже. Ощущаю увеличивающееся давление в ушах, что довольно болезненно. Зажимаю нос и пытаюсь продуться, но у меня не получается — объем воздуха в моих ушных пазухах уменьшился вдвое, как и все мое тело. Мне кажется, что мои легкие совершенно пусты, но по опыту тренировок с Тедом Харти я знаю, что это иллюзия. Для работы организма воздуха еще достаточно.

Я отпустил веревку, но не отплыл от нее. Теперь я снова хватаюсь за веревку левой рукой, прекращая спуск, а затем поднимаюсь на метр-другой, чтобы воздух в пазухах снова расширился и боль в ушах уменьшилась. Я зажимаю нос и проталкиваю еще одну порцию воздуха из легких в носоглотку, а потом гоняю его между носом и ушами. Уши открываются с явственным писком, переходящим в легкий хлопок. Я отпускаю веревку, работаю ластами, чтобы снова начать погружаться, и опускаюсь ниже.

И вот теперь, глядя в голубую бездну, наблюдая за Принсло и Маршаллом, парящими подо мной на глубине, я пытаюсь припомнить, каково это было — нырять вслепую. А потом делаю последний вдох и погружаюсь.

Подтягиваясь вниз по веревке левой рукой, правой я зажимаю нос, направляю воздух из области живота в носоглотку, выкашливаю в закрытый рот звук «т» и перекрываю гортань надгортанником. Отправляю воздух из задней части горла в ушные пазухи. Я впервые использовал метод Френцеля на глубине. Работает безупречно. После полудюжины подтягиваний я прохожу шестиметровую глубину и теперь быстро падаю.

Чем глубже я опускаюсь, тем легче подтягиваться. Я могу ослабить хватку и теперь подтягиваюсь по веревке с помощью указательного и большого пальцев каждой руки. Через несколько мгновений я полностью отпускаю веревку. Я не гребу и не подтягиваюсь, но продолжаю нестись вниз. Я достиг гидроневесомости. Портал открыт. Я вытягиваю руки по бокам в позе парашютиста и готовлюсь к падению в глубину.

Вдыхаем раз, задерживаем два, выдыхаем десять, задерживаем два…

Я начинаю делать последние десять выдохов. Мои мысли возвращаются к тренировкам с Принсло в Кейптауне. Мы были в карьере, заполненном пресной водой, и отрабатывали ныряние на глубину. У меня опять не получалось опуститься ниже шести метров. Я вынырнул после очередной мучительной попытки сделать это, и тут ко мне подплыла Ханли. Она посоветовала мне при следующем погружении, самом глубоком в тот день, закрыть глаза. Принсло объяснила, что это упражнение на доверие, что я должен научиться доверять ей и самому себе. Я подумал, что это ужасная идея, но вслух ничего не сказал. Я вообще ничего не сказал. Сделал вдох, зажмурился, нырнул и через минуту вынырнул. Это было самое глубокое, продолжительное и комфортное погружение из всех, которые я на тот момент совершил. Я нырнул на глубину 12 метров.

На сколько будешь нырять? — спрашивает она меня, сидя по-турецки на носу баркаса. — Пятнадцать метров?

Не дожидаясь ответа, Ханли хватает маску и ласты, прыгает за борт и плывет, оттаскивая нудл метра на четыре в сторону. Я следую за ней. Вода сегодня идеально прозрачная, видимость, наверное, больше 200 метров. Даже далеко под нами вода не черная и мрачная, как в Гроте 40 саженей, а сине-фиолетовая. Сквозь маску я вижу, как Принсло привязывает к концу веревки утяжелитель и отпускает его в воду. С того места, где нахожусь я, это выглядит как рост корня дерева на видео в замедленном воспроизведении.

Маршалл, тоже надевший маску и ласты, плавает рядом с Ханли; оба делают вдох и синхронно ныряют вдоль веревки. Я выполняю дыхательные упражнения — «вдыхаем раз, задерживаем два, выдыхаем десять, задерживаем два» — и закрываю глаза, стараясь успокоиться и расслабить тело. Сосредотачиваюсь на статических задержках дыхания, которые я отрабатывал в последние несколько месяцев, вспоминаю, как легко было задерживать дыхание на три минуты, и пытаюсь представить, каким пустяком мне сейчас покажется минутное погружение на 15 метров.

Я, конечно, много говорю сам с собой, но все мои наставники подчеркивали, что такая внутренняя самоподдержка имеет важнейшее значение: я должен убедить себя, что это погружение будет легким и приятным. Фридайвинг, как говорил Уильям Трубридж, — это психологическая игра.

Кашалоты развернулись и поплыли назад не для того, чтобы скрыться от меня и Ханли. Они вернулись и поздоровались с нами. Контакт с этими животными был одним из самых сильных впечатлений в моей жизни. Я внезапно осознал, что нахожусь рядом с кем-то невероятно могучим и умным. Конечно, это субъективное эмоциональное восприятие, и в нем нет ничего научного. Но для меня оно так же верно и убедительно, как любые объективные факты.